Поэты по сути своей стоят на защите порядка и смысла. И если в прошлом они на те или иные порядки и смыслы так часто обрушивались, то для того только, чтобы утвердить на их месте новые, лучшие. Абсолютная реальность есть, с нашей относительной человеческой точки зрения, хаос и анархия; и наши поэты — это наш последний рубеж обороны. Если мы полагаем, что из всех искусств поэзия достойна наименьшего внимания, мы уподобляемся генералам, которые расформировывают свои лучшие боевые силы.
Правда и то, что многие из нас живут завтрашним днем, потому что день сегодняшний непригоден для жизни, но сделать сегодняшний день пригодным для жизни не в интересах государства. Несостоятельность государства по разным линиям главным образом и вынуждает человека жить будущим; а основная причина этой несостоятельности заключается в том, что государства мира отказываются объединить усилия и решить две жизненно важные задачи — сократить численность населения и дать образование.
Правда, мы находим, чем заменить утраченную объектом девственную красоту. Картина красива, потому что она моя — потому что я ею владею, или храню ее в своей памяти, или понимаю сокрытую в ней тайну. Просто вещь становится моей вещью, не вещью в себе. Опыт уступает место обла-
Правильное общество — то, в котором никто не поступает как предписано, не думая, почему он так поступает; в котором никто не подчиняется, не размышляя, почему он подчиняется; и в котором никто не поступает как предписано из страха или по лености. И общество, в котором эти условия соблюдаются, — не фашистское.
Правильное человеческое воспитание — и, следовательно, правильное воспитание вообще — дает свободу развиваться, то есть допускает случайность в ограниченных пределах.
Практика создания и опыт восприятия искусства так же важны для человека, как умение пользоваться наукой и научное знание. Эти два величайших способа постижения существования и получения от него удовольствия взаимно дополняют друг друга, а не враждебны друг другу. Специфическая ценность искусства для человека в том, что оно ближе к реальности, чем наука; в том, что над ним не довлеет, как непременно довлеет над наукой, логика и рассудок; в том, что искусство, следовательно, — деятельность раскрепощающая, тогда как наука — по причинам похвальным и необходимым — закрепощающая. И наконец, самое главное: это наилучшее, поскольку самое богатое, наисложнейшее и самое доступное для понимания средство общения между людьми.
Представьте себе, что вы бог и вам предстоит установить законы мироздания. Вы немедленно окажетесь перед Божественным Затруднением: хорошие правители должны править всеми как равными, и править справедливо. Но никакое правительственное деяние не может быть равно справедливым во всех случаях, за исключением разве что одного-единственного.
Прежде всего нельзя ожидать, что он всегда будет только «аристос». Мы все время от времени выступаем заодно со Многими, но он бежит всяческого членства. Организации, которой он принадлежал бы безраздельно — будь то страна, сословие, церковь, политическая партия, — не может быть в принципе. Ему нет нужды ни в униформе, ни в символах; его идеи — вот его униформа, его действия — вот его символы, потому что в первую очередь он стремится быть свободной силой в мире сил связанных.
Прежде всего социализм стоит на идее действительно первостепенной важности — что в мире слишком много неравенства и что это неравенство можно искоренить. В лучших своих проявлениях социализм стремится достичь максимума свободы при минимуме социального страдания. Намерение это верное, какими бы неверными ни были подчас средства.
Прежде у церкви были, весьма сомнительные впрочем, резоны ратовать за высокую рождаемость: чтобы на свет появлялось больше правоверных, чтобы большие семьи создавали или утверждали на веки вечные такую экономическую ситуацию, при которой нищета, невежество и безысходность толкали жертв в «святое лоно» церкви. Но такая политика эффективно срабатывала только там, где церковникам принадлежала главенствующая роль во всех сферах жизни, а этого по большей части давно нигде не наблюдается, за исключением считанного числа малоразвитых стран.
Прежде чем встать в оппозицию, спросите себя: Так ли уж мне нравится быть в оппозиции? Если бы я мог одним ударом уничтожить все, против чего я протестую, нанес бы я этот удар или нет? Ослабит или укрепит моя оппозиция лагерь противника? Насколько эффективной может быть избранная мной форма оппозиции? Что это — поза или реальность? До какой степени она вызвана просто-напросто желанием заслужить восхищение — или избежать презрения — со стороны тех, кем восхищаюсь я сам? Нет ли еще чего-то, чему я мог бы противостоять с большей пользой?
Прежде чем осуществиться, всякое действие, требующее сознательного волевого усилия (то есть не навязанное извне и не инстинктивное), для нашего воображения — что спящая принцесса. Оно покоится где-то в глуши зачарованного леса потенциальных возможностей. Реальное его осуществление грозит разрушить все, что, возможно, было создано другими действиями; и тут возникает близкая аналогия с половым актом. Приятнее подольше оттягивать момент эякуляции. Даже неплохо, что сегодня я поскуплюсь, зато завтра расщедрюсь.
Прежде чем подойти к понятию универсального образования, необходимо рассмотреть вопрос об универсальном языке. Обучение — это в первую очередь общение, а коммуникация невозможна, если нет общепонятного средства общения. Отсюда возникает потребность в языке, которому можно было бы обучать как универсальному второму языку.
Преимущества у английского языка весомые. Он занимает второе место в мире по количеству говорящих на нем из числа тех, для кого это родной язык, и он имеет самое широкое хождение среди тех, для кого он неродной. Его диалекты, в отличие от китайских, по большей части взаимопонятны. Он располагает богатой литературой, как в исторической ретроспективе, так и современной; и у него мощные ресурсы и потенциал для нового развития. Алфавит его прост. И он отлично приспособлен и для простого, и для сложного уровней выражения.
Прелесть незаконного сексуального опыта иногда только наполовину в том, что он сексуальный, а в остальном именно в том, что он незаконный. Когда Мольн вновь обрел наконец свое domaine perdu, domaine sans nom, когда наконец вновь повстречал таинственную Ивонну де Гале — что же он сделал? Убежал куда глаза глядят после первой брачной ночи.
Приемлемое решение только одно, и других быть не может. Энергия, изливавшаяся в прежнюю рабочую рутину, должна быть направлена в русло новых «рутин» — образования (как учебы, так и обучения) и наслаждения. Работа за деньги, чтобы иметь возможность тратить и наслаждаться, должна уступить место работе за знание и способность наслаждаться, обретенную благодаря знаниям.
Принадлежи Шекспир к разряду таких ученых, он начал бы знаменитый монолог Гамлета с какого-нибудь соответствующего обстоятельствам заявления вроде: «Ситуация, в которой я оказался, такова, что от меня требуется тщательно взвесить все доводы за и против самоубийства, ни на миг не забывая о том, что все высказывания, какие бы я ни сделал, — всего-навсего эмоциональные вербальные высказывания обо мне самом и о моей нынешней ситуации и не могут быть трактованы как высказывания о человеке или ситуации вообще или как источник сведений о чем-либо еще, кроме биографических данных».
Принять собственную ограниченную свободу, принять собственную изолированность, принять эту ответственность, осознать собственные специфические дарования и употребить их на то, чтобы гуманизировать целое, — вот что для данной ситуации наилучшее.