Время крикнуть: человек человеку — брат!
ст. «Завтра»Вы все-таки непременно хотите от меня автобиографию. Но ведь вам придется ограничиться только наружным осмотром и разве слегка взглянуть в полутемные окна: внутрь я редко кого зову. А снаружи вы увидите немного. Вы увидите очень одинокого, без сверстников, ребенка на диване, животом вниз, над книгой — или под роялью, а на рояли играет мать Шопена. Два шага от Шопена — и уездное — окна с геранью, посреди улицы — поросенок привязан к колышку и трепыхаются куры в пыли. Если хотите географии — вот она: Лебедянь, самая разрусская — тамбовская, о какой писали Толстой и Тургенев…
«Автобиография», 1920Единственное оружие, достойное человека — завтрашнего человека — это слово.
ст. «Завтра»Не хотите ли, миленочек, покушать? Вот, равиоли есть, пррев-вос-ходные! Сам, неженчик мой, стряпал: им, паршивцам, разве можно доверить? Равиоли вещь тонкая, из таких все деликатностей: мозги из костей, пармезанец опять же, сельдерей молоденький ― ни-и-как не старше июльского… Не откажи, голубеночек.
«На куличках», 1913Умирает человек. Гордый homo erectus становится на четвереньки, обрастает клыками и шерстью, в человеке — побеждает зверь.
ст. «Завтра»Футуристы умерли. Футуристов больше нет: есть презентисты.
ст. «Презентисты»Я боюсь, что у русской литературы одно только будущее: ее прошлое.
«Я боюсь» (1921), заключительная фраза статьи с протестом против подавления свободы мысли в Советской России… я прошу разрешить мне вместе с женой, временно, хотя бы на один год, выехать за границу — с тем, чтобы я мог вернуться назад, как только у нас станет возможно служить в литературе большим идеям[1] без прислуживания маленьким людям, как только у нас хоть отчасти изменится взгляд на роль художника слова. А это время, я уверен, уже близко, потому что вслед за успешным созданием материальной базы неминуемо встанет вопрос о создании надстройки - искусства и литературы, которые действительно были бы достойны революции.
письмо письмо И. В. Сталину, 1929