Георгий Владимирович Иванов

Это <…> «общепоэтическое» — чувствовать обиды, настоящие и выдуманные, с необыкновенной остротой. И тут же смеяться и над ними, и над собой.

Я думаю о нательном кресте, который я носил с детства, как носят револьвер в кармане. <…>

Я думаю о различных вещах и, сквозь них, непрерывно думаю о  Боге. Иногда мне кажется, что Бог так же непрерывно, сквозь тысячу посторонних вещей, думает обо мне. <…> Иногда мне чудится даже, что моя боль — частица Божьего существа. Значит, чем сильнее моя боль… Минута слабости, когда хочется произнести вслух — «Верю, Господи…»

Я жил как будто бы в тумане.
Я жил как будто бы во сне.
В мечтах, в трансцендентальном плане,
И вот пришлось проснуться мне.

Проснуться, чтоб увидеть ужас,
Чудовищность моей судьбы.
… О русском снеге, русской стуже…
Ах, если б, если б… да кабы…

Я испытываю по отношению к окружающему смешанное чувство превосходства и слабости: в моем сознании законы жизни тесно переплетены с законами сна. Должно быть, благодаря этому перспектива мира сильно искажена в моих глазах. Но это как раз единственное, чем я еще дорожу, единственное, что еще отделяет меня от всепоглощающего мирового уродства.

Я истощил свой дар в желаньях бесполезных,
Шум  жизни для меня как звон цепей железных…

Я не забыл, что обещано мне
Воскреснуть. Вернуться в Россию — стихами.

Я не стал ни лучше и ни хуже.
Под ногами тот же прах земной.
Только расстоянье стало уже
Между вечной музыкой и мной.

Я хочу самых простых, самых обыкновенных вещей. Я хочу порядка. Не моя  вина, что  порядок разрушен. Я хочу душевного покоя. Но  душа, как взбаламученное помойное ведро — хвост селедки, дохлая крыса, обгрызки, окурки, то ныряя в мутную глубину, то показываясь на поверхность, несутся вперегонки. Я хочу чистого воздуха. Сладковатый тлен — дыхание мирового уродства — преследует меня, как  страх.